Republic: «Конечно, все, кто уехал, потеряли в материальном плане». Что происходит с россиянами, которые эмигрировали в 2022 году. Пять историй
https://republic.ru/posts/109219
«Конечно, все, кто уехал, потеряли в материальном плане». Что происходит с россиянами, которые эмигрировали в 2022 году. Пять историй
Последнюю волну эмиграции из России называют путинской эмиграцией или путинским исходом. Ее активная фаза началась после начала полномасштабного российского вторжения в Украину. Она характеризуется тем, что страну покидают образованные и успешные жители крупных городов, в основном по политическим причинам. Таким, как сокращение прав и свобод, нарастание репрессий, отсутствие перспектив, нежелание ассоциироваться с государством, которое начало агрессивную войну. Некоторые эмигранты новой волны уже успели освоиться в новых странах и начинают ассимилироваться, другие надеются вернуться. Фарида Курбангалеева поговорила с пятью представителями этой волны о том, как проходил их отъезд, как живется вдали от родины и планируют ли они возвращаться.
Евгений Висков, 40 лет, эмигрировал в Польшу
Почему уехал? Потому что стало понятно, что произошедшая перемена ― навсегда. Даже если бы через неделю после начала вторжения случилось чудо и оно прекратилось, последствий было уже не отменить. И если мы, взрослые, уже приспособились бы жить с фигой в кармане, как полжизни прожило поколение наших родителей, то детям такого не хотелось.
Мы понимали, что ресурса на катание по Грузии, Армении и Казахстану у нас нет. С двумя детьми и двумя животными мы могли себе позволить только один точный бросок. И мы поняли, что поедем в первую страну ЕС, где сможем легально обосноваться. Ею оказалась Польша. Мы не выбирали, просто Польша первая подтвердила, что даст нам гуманитарную визу.
Мы поехали в Быдгощ — единственный город, где у нас были друзья, которые сказали: «Приезжайте, мы постараемся для вас кое-что сделать». И они для нас сделали очень много. Например, помогли найти недорогое жилье. В то время нашим согражданам было в принципе очень тяжело его снять, потому что многие сразу говорили: «А, россияне? Не, на фиг, не сдаем». Но благодаря нашим друзьям хозяйка согласилась поселить нас по цене ниже рынка.
Евгений Висков
До отъезда я работал в отделе эфирного промо телекомпании ТВЦ. Занимался тем, что сочинял проморолики к телевизионным сериалам. Для меня это одна из последних гигиеничных работ на государственном телевидении. Конечно, я стал думать, что мне теперь делать. В принципе, я был готов к тому, что надо выучить фразу «свободная касса», но, к счастью, до этого не дошло.
Я работаю в технической поддержке крупной IT-компании, которая оказывает удаленные услуги организациям по всей Европе — и английским больницам, и немецким банкам. И когда где-нибудь в клинике в Йоркшире сбиваются настройки принтера, они звонят в Польшу и просят его починить. Сначала я принимал звонки на английском, сейчас работаю на русском языке, потому что у этой компании все еще есть клиенты из России и СНГ.
Это не самые большие деньги, но они покрывают прожиточный минимум и дают возможность находиться в стране легально. У меня официальный контракт и медицинская страховка. И в этом смысле я, наверное, устроен лучше многих.
Конечно, мой материальный уровень понизился, потому что мы с семьей, по сути, живем на зарплату джуниора. На моей позиции люди обычно работают первый год после бакалавриата. Я, разумеется, не собираюсь в этом застревать на всю жизнь. Я хочу пойти учиться в магистратуру. Да, это будет занятный квест и полтора года весьма напряженной жизни. Но мне надо стать высококвалифицированным иностранцем, чтобы на что-то претендовать. При этом я понимаю, что с этой работы не получится соскочить быстро хотя бы потому, что к ней привязан мой вид на жительство.
Учить язык я начал с самого первого дня, когда мне сообщили, что мы получим визы, и к моменту приезда в Польшу я учил его уже полтора месяца. Здесь я ходил на бесплатные курсы, которые делают местные общественники. Но это, скорее, помогло обзавестись знакомствами, с кем-то подружиться. Потому что на практике ты все равно учишь язык на рынке, в транспорте, когда разговариваешь с соседями. Несмотря на то, что на работе я пользуюсь английским, с моим сослуживцем-поляком я честно старался говорить по-польски. Потом, правда, мы оба плюнули на эту затею и перешли на английский. Но все равно стало проще коммуницировать, через год в Польше уши немного «раскрываются».
Что касается детей — им 17 и 11 лет — то, разумеется, они пошли в в ближайшие к дому польские школы. Им, конечно, очень тяжело, особенно старшей. Я иногда читаю ее учебники — это сурово, просто потому, что ты понимаешь, что у тебя нет определенных настроек по умолчанию. Ты не ходил в польскую школу, у тебя не было польского детства, а откуда-то все эти знания брать надо.
Но польская школа хороша тем, что очень «детоцентрична». Причем школы бодаются за детей, потому что у них подушевое финансирование. И мой опыт общения с польскими учителями самый положительный. Какие-то вещи даже до слез доводили, честно скажу. Например, в начале учебного года нам сказали на собрании: «Дорогие взрослые, вы — родители подростков. Сейчас у них идет активное созревание, адаптация, они не понимают — кто они, у них меняется тело, у них будет первая любовь, они будут вести себя отвратительно, но всегда будьте на их стороне». А в конце учебного года учителя делали детям маленькие подарки. Старшей дочери ее классная руководительница дала подарочную карту на 40 злотых — это небольшая сумма, примерно 10 евро, и написала со смайликом: «На книжки в каникулы».
Буллинг со стороны польских детей пресекается на корню. Вообще, не скажу за всю Польшу, но в нашем городке, а в нем 300 тысяч жителей, куча международных компаний, университетов и очень много студентов на улицах. В Быдгоще привычны к тому, что люди разные. Можно увидеть в автобусе парня в легком мейкапе, например. В торговом центре однажды я встретил двух транс-девушек в процессе перехода. И ничего, католическая общественность в обморок не падает.
Что касается русофобии, то она в головах у приехавших. Наверное, если я натяну триколор или пойду в символике с двуглавым орлом, что-то такое встречу. Хотя уже много лет подобных позывов у меня не возникает.
Самое русофобское, что я встречал, — это когда девушка из Украины, с которой мы на улице в четыре руки утешали в дупель пьяную польку 17 лет, которую только что бросил мальчик, узнав, что я из России, через губу сказала: «Я ничего не буду говорить».
На самом деле, даже для украинцев, которые эвакуировались из Мариуполя или Херсона, я в первую очередь мигрант — такой же, как они. У нас больше общих проблем, чем чего-то, что могло бы нас потенциально разъединять. Ну и людям сразу понятно, что если я оказался здесь в 2022 году, то, наверное, не просто так.
Во время моей эмиграции умер отец. Он болезненно воспринял наш отъезд, пытался отговорить, спрашивал, обязательно ли нам это делать. Но не возражал. Мы с ним на события последних лет смотрели по-разному. Я понимал, что мужчины 1950-х годов рождения — это основная электральная база вот этого всего. И пропаганда делает свою работу, опираясь не только на худшее, но и на лучшее, что есть в людях. Но он, надо отдать ему должное, никогда не пытался меня ни в чем переубедить.
У меня был день рождения, я позвонил домой, мы поговорили, а еще через несколько дней у него случился инсульт, он впал в кому и из нее уже не вышел. Я понимал, что даже если бы я приехал, он меня бы не узнал. Я обязательно приеду на его могилу, хоть и не знаю, когда. Это тяжело, конечно. Ты понимаешь, что твои родители смертны, что они внезапно смертны. Я надеюсь, что с мамой мы будем видеться, для этого есть много хороших стран — Турция, Черногория, Грузия. Надо только, чтобы я встал на ноги.
Я ни на секунду не забывал, от чего мы уезжали. И даже если сейчас случается чудо — дед помрет, и тот, кто будет следующим после него, объявит «оттепель», что мы имеем? Мы имеем страну, в которой несколько сотен тысяч человек научились убивать и насиловать. Я не знаю, но что буду лично я готов, но детей я точно туда не повезу.
Разумеется, ты думаешь: «Блин, тебе 40 лет, а тебя в этой игре отбросило на самое начало». И энергия уже не та, и здоровье не то. И ты понимаешь, что какие-то вещи сделать, скорее всего, не успеешь. Но самое главное, ты понимаешь, что все имеет свою цену. Сейчас цена, чтобы жить и не бояться, — она вот такая.
Екатерина, 37 лет, эмигрировала на Кипр
Мы уехали после того, как объявили мобилизацию. Осознание происходящего кошмара, конечно, наступило гораздо раньше, но какое-то время еще тлела надежда, что все может скоро закончиться. В сентябре 2022 года стало понятно, что мы ошибались. Я поняла, что не могу себе позволить участвовать в этом ужасе даже косвенно. Я уволилась с работы, поскольку не хотела, чтобы мои налоги шли в бюджет, не хотела быть спонсором войны.
Мы решили лететь в Турцию, подумали — море, тепло, и близкие друзья говорили, что там хорошо принимают русских. Тогда началась паника и авиабилеты стали стоить по миллиону — полтора миллиона рублей на семью. Поэтому 29 сентября мы уехали на поезде из Москвы в Минск. В Минске провели две недели, после чего спокойно купили за адекватные деньги билеты и улетели в Анталию.
Никакого плана у нас не было, мы вообще никогда не планировали уезжать из России. Мы патриоты своей страны и очень ее любим.
Хотя уезжая, я услышала в спину много разных слов, в духе «трусы». Даже, по-моему, слово «предатель» звучало. Школьные учителя четырнадцатилетней дочери говорили ее одноклассникам, что «она уехала, но мы-то остались, потому что мы патриоты, а кто она — думайте сами». Дети передавали все это дочери, и она подходила ко мне с разными вопросами на этот счет. Мы объясняли ей, что оставаться не было никакой возможности, потому что невозможно пойти против своих ценностей и своего собственного «я».
Муж, к счастью, имеет профессию, связанную с IT, — он не привязан ни к стране, ни к месту работы. А я работала в крупном металлургическом холдинге помощником руководителя. Естественно, осталась без заработка. Сейчас мы живем на зарплату мужа, а один доход — это всегда плохо. И я понимаю людей, которые не могут уехать по финансовым причинам, даже если они этого очень хотят. Эмиграция — очень дорогое удовольствие.
И это огромный стресс. У тебя состояние человека, ошарашенного по голове пыльным мешком. Каждый день нужно решать какие-то проблемы, начиная со снятия кэша в банкомате и заканчивая устройством ребенка в школу, оформлением ВНЖ.
Екатерина
Когда мы прилетели, долго не могли найти квартиру в аренду. Вокруг было столько русских, что вы даже не можете себе представить. Я заходила в магазин или шла по улице и слышала одну только русскую речь. Поначалу нам пришлось жить в офисном помещении, потому что ничего другого мы найти не могли. Потом ютились в апартаментах у наших друзей, которые в тот момент отдыхали в Турции, — ночевали у них в гостиной на диванах.
Конечно, турки в тот момент старались максимально заработать на русских эмигрантах. При этом Турция — своеобразная страна, это совсем другой ритм жизни. Все делается гораздо медленней, и много разных праздников, когда ты не можешь попасть ни в банк, ни в магазин. Любые переговоры идут долго, нужно сначала обязательно попить вместе чай. Но и это не гарантирует, что твой вопрос будет решен.
Восемь месяцев мы дожидались получения вида на жительство, но нам отказали, поскольку начался масштабный отказ всем россиянам. После этого решения ты обязан в течение 10 дней покинуть страну. Рядом был Кипр, и мы улетели туда, поскольку там отличные английские школы и тоже море и тепло. Здесь мы уже два месяца и пока планируем оставаться.
На Кипре я нашла себе занятие — это не работа в найме, это фриланс. Я потихоньку осваиваю продажу жилой и нежилой недвижимости. Мне это посоветовал мой муж, сказал — посмотри вокруг, пойми, что происходит, и занимайся тем, что имеет спрос. Опыта никакого у меня не было, я вообще никогда не работала в продажах. Но поскольку недвижимость Турции и Северного Кипра сейчас очень популярна в России и в Европе, мне кажется, имеет смысл попробовать. Мне даже это нравится.
Вообще, я понимаю, что мы неплохо устроились. Снимаем хорошие апартаменты с бассейном, едим качественные продукты, живем в прекрасной экологии. Разве что я не покупаю себе больше брендовую одежду, но она мне здесь совершенно не нужна, и мне кажется, не будет нужна и в дальнейшем. Я сильно пересмотрела свой взгляд на жизнь, лишившись всего своего «богачества», и поняла, что на самом деле человеку не сильно много и надо.
Самое сложное в эмиграции — ощущение того, что ты можешь остаться один, вокруг никого нет, ни друзей, ни знакомых. Мне еще повезло, что я эмигрировала с семьей. Я не представляю, что бы я делала, если бы была одна. Это потеря устаканенной и отрегулированной жизни, которая была до отъезда. Нужно начинать все с нуля, да еще и среди чужих людей, в чужой стране, где ты никто. Хотя я ни разу не встретила плохого отношения к себе — ни от турков, ни от киприотов.
Я не жалею о своем выборе, поскольку если я останусь в России, что скажет мне моя дочь, когда вырастет? Я хочу, чтобы она росла свободной, чтобы могла свободно перемещаться в любую точку мира, чтобы могла выбирать своего президента и чтобы ее не заставляли поднимать флаг и петь гимн страны, которая занимается убийствами. И пока я не увижу в России изменений, я не хочу туда возвращаться, как бы тяжело мне ни было.
Эльмир Валеев, 43 года, эмигрировал в Грузию
Идея уехать появилась давно. В группе «Пора валить» в фейсбуке я состоял лет семь, если не больше. Но мы с женой все время откладывали переезд — нам казалось, что наши профессии неприменимы за рубежом. Плюс у нас трое детей и было понятно, что мы не можем взять и уехать в никуда. Тем не менее я всегда говорил: «Нет, мы обязательно уедем, просто нужно, чтобы все сошлось».
24 февраля 2022 года эта цель превратилась в конкретную задачу, которую мы начали решать. Первое, что нужно было сделать, — это получить загранпаспорта для детей. И как только мы их получили, сразу сели в самолет и улетели.
Мне, может быть, было немного проще, чем остальным, потому что я родился в Севастополе и вырос в Крыму. У меня изначально было украинское гражданство, которое я потом поменял на российское. И как поменял одно, так готов поменять и другое. Я не был так сильно привязан к России и никогда не скучал «по березкам».
Из стран, которые были нам доступны на тот момент, учитывая отсутствие Шенгена, мы выбрали Грузию. Этот вариант нам показался наилучшим по многим причинам — например, потому что здесь не слишком частый визаран — раз в год нужно куда-то выехать. Просто едешь на две недели в Турцию, возвращаешься — и все, визаран закрыт. В принципе, тебе даже не нужен ВНЖ. Тем более, ВНЖ грузинские власти, к сожалению, часто не дают. Отказывают и не объясняют почему, таких историй очень много.
Эльмир Валеев
Но все-таки страна изначально привлекала тем, что ориентирована на Европу. По крайней мере, так нам тогда казалось. В отличие от некоторых соседних стран, которые ориентированы совсем в другую сторону, желание вступить в ЕС здесь постоянно декларируется. И споры между грузинскими партиями, как правило, ведутся вокруг того, кто из них больше хочет в Евросоюз. Другое дело, что практика зачастую расходится со словами. В Грузии общество устроено довольно специфично, здесь многие хорошо относятся к русским, но много и антироссийских настроений.
На улицах часто можно увидеть надписи вроде «Русские, здесь вам не рады» или «Russians go home». Я лично, когда их вижу, мысленно говорю себе: «Ну, не знаю, я лично татарин». В шутку, конечно.
В личном общении проблем практически никогда не возникает. Для грузина гораздо важнее, как ты к нему относишься, чем то, откуда ты.
По образованию я юрист, но в последние годы работал в журналистике. Причем у меня специализация достаточно узкая — я пишу про автоспорт. Сейчас в русскоязычных изданиях эта тема не нужна никому. Жена — логист. Это тоже свой мир, и хотя законы логистики универсальные, конкретные знания всегда работают в рамках одной страны. Ты не можешь приехать в Америку и сразу же этим же заниматься, тебе нужно учиться с нуля.
Нам пришлось приспосабливаться к ситуации, искать подработки. Например, я много лет увлекаюсь фактчекингом и время от времени делаю разборы для фактчекинговых ресурсов. Иногда появляются очень неожиданные предложения. Мой товарищ-иноагент, которого я давно знаю, уже лет семь живет в Израиле. И сейчас он решил делать небольшое русскоязычное СМИ для израильтян — для него я тоже могу писать.
Конечно, все, кто уехал, потеряли в материальном плане. Когда мы жили в Москве, у нас были бесплатные садики, школы, бесплатное посещение музеев, бассейнов как для многодетной семьи и даже бесплатные парковки. Естественно, была бесплатная квартира, потому что она была наша. Здесь за все нужно платить: за квартиру, за учебу. Расходы возрастают многократно. Я понимаю, что далеко не все могут себе это позволить. Либо при переезде у тебя не должно быть никаких обременений вроде семьи, либо нужны очень серьезные доходы или сбережения. Иначе не выжить.
Интегрироваться в грузинское общество сложно, потому что языковой барьер достаточно сильный. Это не то же самое, что приехать в Европу, когда ты смотришь на вывески и примерно понимаешь, о чем они. В Грузии поначалу ты видишь какие-то закорючки, которые тебе абсолютно ничего не говорят. Может быть, там написано название заведения, а может, что входа нет, — никаких идей.
Естественно, начинаешь учить язык. При этом грузинский не самый простой для изучения именно по причине, что построен на другом алфавите, и первые два месяца приходится просто учить буквы. Но и потом тоже непросто. У меня есть друзья-грузины, которые не говорили на грузинском с детства, а начали учить его позже. Сейчас они вроде свободно говорят по-грузински, но все равно признают, что им тяжело, путаются в формах. Детям в этом смысле проще: мой десятилетний сын, который пошел здесь в школу, уже читает на грузинском лучше меня. Хотя грузины очень радуются, когда видят, что я могу что-то прочитать, очень позитивно это воспринимают.
У меня очень много друзей уехало в разные места. Многие поначалу уехали в Ереван, но большинство из них я в конечном счете убедил переехать, и теперь они тоже живут в Тбилиси. То есть в значительной степени круг общения, который у меня был в Москве, сохраняется и здесь. Мы постоянно встречаемся, и это сделало наш переезд психологически гораздо комфортней.
Очень много интересных людей я узнал уже в Грузии. И так как это очень «идейная» эмиграция, нам даже не нужно тратить время на выяснение позиций. Если встречаешь нового человека — например, родителей других детей или коллегу по интеллектуальной игре, которые мы тут устраиваем, то уже знаешь, что он придерживается абсолютно той же позиции, что и ты. Все говорят, что в России происходит кошмар. Все это понимают именно так, нет никаких «но». Все уехали, потому что не могли оставаться.
Я не хочу возвращаться в Россию. Я не скажу, что моя позиция популярна: многие друзья живут в режиме, что вот что-нибудь хорошее произойдет, и они поедут обратно в свои московские квартиры. А я совершенно четко с самого начала понимал, что мы уезжаем насовсем. Если честно, я не очень верю, что в краткосрочной перспективе в России что-то радикально изменится.
В долгосрочной перспективе — думаю, что перемены будут. Но ждать 30 лет я не готов. Я бы предпочел, чтобы мои дети росли сразу без этого, в какой-то цивилизованной среде. Даже если прямо завтра сменится власть, все равно не будет ни люстраций, ни кардинального изменения мнения общества о том, что происходило в последние 20 или 30 лет. Это понимание не упадет с неба после смены власти. Поэтому — нет, я не думаю, что мы вернемся, даже если вдруг что-то поменяется.
Яна Бельская, 50 лет, эмигрировала в Латвию
Первоначальное решение об отъезде мы приняли еще в 2014 году, когда началась война. И мы совершенно отчетливо ее охарактеризовали как войну. Мы собрали все деньги, которые у нас были, и купили маленький недорогой домик в Латгалии (область на востоке Латвии. — Republic). Мы покупали его как перевалочный пункт, а потом влюбились в него и обустроили. При этом мы не делали резких движений, а просто приезжали туда как на дачу — в домик на опушке леса, где нам было хорошо и тихо спать, в отличие от шумной Москвы.
Решение уехать окончательно мы приняли ровно 24 февраля. Я сама родилась и выросла в Донецке и была уверена, что война начнется сразу с окончанием Олимпиады. Мы с мужем в тот же день сели и поговорили с дочерью, которая обожала свой институт и у нее была потрясающая компания, ее информационный пузырь, который позволял ее миру оставаться добрым и прекрасным. Мы сказали ей, что она может остаться в Москве, но нам самим придется уехать, потому что мы оба пишем много лишнего в соцсетях.
Она сказала: «Нет, я не хочу жить за железным занавесом, я слишком много об этом знаю». И она решила ехать с нами, оформив академический отпуск. Муж уехал 25 февраля, а мы с дочерью позже, в первых числах марта, потому что надо было оформить документы на кота. В то время так и можно было определить беглецов в России: все бежали с котами и с собаками.
До отъезда у нас с мужем был небольшой бизнес — отраслевое медиа, которое писало о телевидении и телекоммуникациях. А это очень политизированная сфера. В начале марта меня атаковали несколько упоротых «патриотов», которые говорили, что я «должна выбрать сторону». В их числе был другой участник рынка, который мне был должен достаточно крупную сумму денег. Он сказал, что я должна опубликовать его манифест. Открываю — а там везде буквы Z и что-то про поддержку «наших ребят». Я ему постаралась спокойно объяснить, почему я этого делать не буду. И выбирать между Россией и Украиной я не буду, потому что я свой выбор уже сделала.
«Ты ела русский хлеб», — говорили мне такие, как он. Но я для России сделала очень много. Я работала и платила налоги. Я все эти годы была добросовестной россиянкой, потому что добросовестность гражданина — это ходить на выборы, интересоваться политикой, понимать, что происходит в стране. В общем, активно себя вести. Кто сказал, что патриотизм — это молчать в тряпочку?
Тогда я поняла, что не смогу нормально продолжать работу. Поэтому написала статью, в которой я объявила о закрытии медиа. После этого объявились сразу три компании, которые сказали: «Нет, твой проект должен жить». И я выбрала самых приятных, приличных ребят, про которых точно знала, что они сохранят лицо моего интернет-издания. Я передала им проект и помогла встать на ноги.
Яна Бельская с семьей
Наш дом находится рядом с российской границей: один переход — в 50 километрах, другой — в 30. И первые полгода, когда люди активно бежали из страны, мы принимали всех. Многие проводили на границе по многу часов, им надо было выспаться, поесть и уже двигаться дальше. Например, как-то забрали паренька, который 27 часов стоял на границе зимой, замерз. Он рассказал, что как только отъехал от Москвы на 100 километров, как к его папе за ним пришли.
Через наш дом прошли целые редакции, гостиная никогда не пустовала. Были эпизоды, когда кидали клич в городском чате, что надо приютить украинских беженцев, и мы прыгали в машину. Украинцев у нас было несколько меньше, чем российских беглецов. Мы их разделяли — одни беженцы, другие беглецы.
Наша дочь поступила в университет в Вильнюсе, на точно такой же факультет, как в Москве. К счастью, деньги на ее обучение были отложены заранее. Плюс мы перешли в режим жесткой экономии — живем в самом бюджетном регионе Латвии на среднюю зарплату по России. Несколько раз нам с мужем удавалось подработать. Например, ко мне обратился хороший друг, ему нужно было сделать аналитику. Мне пришлось кое-какие сложные вещи считать и искать самой, но он был доволен и обещал раза два в год обращаться. Такие мелочи позволяют смотреть в будущее.
Я рукодельничаю и хотя не очень верю в то, что на этом можно заработать, много вяжу, шью — готовлю ассортимент для того, чтобы открыть свой интернет-магазин. Несколько раз отправляла резюме в редакции СМИ — меня не брали. Дело не только в том, что мне 50, но и в том, что никто не хочет брать на работу человека, который 17 лет был главным редактором. Я и сама не брала на работу overqualified-людей, потому что считала, что им будет скучно заниматься простой редакторской работой. Вот так мне прилетела «обратка». Хотя, конечно, я еще буду пытаться трудоустроиться.
Для нас нет варианта возвращения, даже если падет режим.
Мы читаем новости и видим, какое огромное количество людей совершенно искренне поддерживает войну. И я не могу себе представить, что рядом со мной в будущем будут работать люди, которые отрицали Бучу. Мы много лет пытались что-то изменить, выходили на протесты и в 2012-м, и в 2013 году. Но свой лимит веры в эту страну мы исчерпали. Мы очень надеемся, что в России все будет хорошо и к власти придут приличные люди. Но сами участвовать в этом больше не хотим.
Май Москевич, 20 лет, эмигрировала в Польшу
Я решила уехать на десятый день войны, потому что очень сильно переживала за свою безопасность. С 17 лет я ходила на митинги, с 18 стала участвовать в избирательных кампаниях. У меня уже были административки, и по связанным со мной адресам приходили сотрудники центра «Э». Плюс до того, как вышли законы о дискредитации армии, я на эмоциях набила себе партак «Нет войне» и выложила это фото везде, где только можно.
Я проконсультировалась со своим адвокатом, и он мне сказал, что хорошо бы уехать. Хотя бы ненадолго — посмотреть, что будет. Никакой визы у меня не было, и я решила попросить убежище в Польше — собрала папку с документами, где были фотографии, подтверждающие, что я занималась протестной деятельностью, и протоколы о задержаниях. В Польше у меня был старый знакомый, который говорил, что поможет устроиться. Я решила, что безопаснее всего перейти границу через Беларусь, поэтому я направилась на погранпереход Брест-Тересполь.
Перейти границу я смогла только с третьего раза. Сначала я попыталась проехать, как все нормальные люди, на автобусе, но меня в него не посадили, потому что водителей штрафуют за то, что они проводят, как они говорят, нелегалов. Тогда я попыталась переехать переход на автомобиле. С трудом поймала машину и доехала до белорусских пограничников. Меня выслушали, но не пропустили, а пограничник по-доброму сказал: «Девушка, сделайте хотя бы приглашение от врача».
Я за ночь сделала такое приглашение от польского врача и перевела его на русский. На следующий день снова попыталась перейти границу. Безумно нервничала, но белорусы меня ни о чем не спросили и пропустили к полякам. А те уже развернули, сказав, что — ковид, а у меня нет вакцинации. Я была в шоке, о таком меня никто не предупреждал. Было страшно возвращаться и стыдно перед водителем, который согласился меня подвезти. Белорусские пограничники отвели нас в отдельную кабинку и стали давить, спрашивать — откуда и куда я бегу, не навальнистка ли я, почему меня не пропустили. Я ничего не говорила, водитель тоже молчал. Потом его, к счастью, быстро отпустили, а мне сказали: «Девочка, возвращайся в Россию и больше сюда не приходи».
На третий раз я пошла пешком. Простояла на границе несколько часов, и меня пропустили в Польшу. Я сразу ощутила контраст с российской действительностью. До этого я была в Европе один раз в 15 лет, и то ненадолго, и уже не помнила, как тут все по-человечески выглядит. Но настоящее облегчение наступило только позавчера, когда мне выдали статус беженца. Я ждала его 17 месяцев, хотя максимальный срок рассмотрения дела — 15 месяцев, и все мои знакомые россияне здесь получили статус за 5–8 месяцев.
Май Москевич
Поначалу я жила в центре для беженцев недалеко от границы, потом переехала в Варшаву. Мне помогала семья моего старого знакомого. Потом я месяца полтора жила в польской семье и до сих пор поддерживаю с ней связь — поеду к ним на следующей неделе праздновать свой статус. Потом я познакомилась с молодым человеком из Луганской области, который живет здесь уже четыре года. Мы довольно быстро стали жить вместе. Он мне во всем помогал и содержал финансово, потому что пока у меня не было статуса, я была сильно ограничена в правах из-за отсутствия документов.
Я даже не могла банально купить себе роутер, так как для этого нужны документы. Теоретически я могла получить разрешение на работу, но работодатель должен просить его у воеводы — это местный губернатор. При этом он обязан доказать, что ни один поляк не претендует на мое рабочее место. Естественно, ни один работодатель не хотел со мной возиться.
Я получаю пособие в 775 злотых. На эти деньги не выжить. Например, я сейчас снимаю квартиру площадью 18 квадратных метров за 3000 злотых.
Но я отучилась на SMM-специалиста и наконец начала зарабатывать сама. Решила, что буду работать на себя, раз меня никто не берет.
Польский я учила на курсах, и сейчас у меня слабенький B1. С языком иногда происходили забавные случаи. Пару раз в магазине я начинала говорить по-польски, но, видимо, так неумело, что продавец говорила: «Можно по-украински». Я в ответ мотала головой, она: «Можно по-английски». Я опять мотала головой. Она: «По-белорусски?» Я снова мотала. Мне было стыдно, и я не знала, что делать, потому что заговорить на русском — это невежливо. Сейчас я буду учить язык усиленно, так как после получения статуса беженца имею доступ к бесплатному образованию.
В России я училась на психфаке и хотела посвятить свою жизнь наркозависимым подросткам, работала в реабилитационных центрах. После девятого класса я ушла в колледж с европейской аккредитацией, и здесь бы этот диплом котировался. Я его даже написала, только защитить не успела, потому что началась война. В итоге сейчас у меня образование 9 классов, и мне бы для начала школу закончить.
Только после переезда я поняла, как для меня важна семья и как ее не хватает. Даже не конкретных людей, а самого ощущения, что рядом есть близкие люди. Я привыкла, что у меня огромное количество знакомых, друзей и родственников, и что бы ни произошло — всегда найдется человек, который подхватит. А здесь такого нет, жить без опоры — очень тяжело.
Вернуться в Россию я смогу в том случае, если закончится война, начнется либерализация и объявят амнистию по всем страшным статьям. И при условии, что у меня в Польше не будет якоря в виде семьи. Мои знакомые украинцы говорят, что у меня голова забита патриотической пропагандой и что это неправильно. Но я всегда жила активизмом, социальной работой, политикой, и когда я сюда переехала, у меня была тяжелая депрессия, потому что я ощущала себя бесполезной. Даже записи в соцсетях я потерла буквально за три до отъезда и потом молчала всего пару дней. Поэтому я хочу вернуться и делать что-то полезное для страны.
Комментарии
Отправить комментарий